– Зарубин – представился Николай по своему псевдониму

Грузин непонимающе уставился на него

– От Бахметьева – вынужден был напомнить Николай.

– А… понял, садись.

По-русски этот грузин разговаривал совершенно без акцента

Следующие десять минут – Кабая говорил о том, как они будут связываться друг с другом (В Багдаде, связь на месте службы отработана не была), и какие задачи ставит перед ним руководство. Судя по характеру задач – в КГБ еще не знали, что его выкинули из Ближнего круга и он мало теперь что может.

Николай сказал это – и Кабая сразу сдулся… он просто не понимал, что говорят… и скорее всего, то что говорил он – он тоже не понимал. Не надо иметь большого опыта и подготовки, чтобы быть стукачом – но вот работать в разведке – это нечто совсем другое.

Но вывернулся он быстро.

– Я все передам руководству – при этом, Кабая посмотрел на часы, как бы давая понять что спешит.

– Я бы хотел, чтобы вы передали руководству еще одно – сказал Николай – в Республиканской Гвардии и даже в президентской охране есть наши люди. Коммунисты, которые действительно преданы коммунистическим идеалам. Если учесть то, что произошло в последнее время – можно ожидать волны расправ с ними. Мы должны либо поддержать их либо даже вывезти из страны. Если мы хотим работать с ними – нужно готовить связи, кураторов – я один не справлюсь, и у меня другие задачи.

– Я все передам руководству, товарищ Зарубин – сказал Кабая уже с явным раздражением в голосе…

На улице – по-прежнему пекло солнце.

Николай вышел, осмотрелся. Его Вольво был припаркован дальше – далеко, но все таки было видно. Н улице ни души – жара. Либо за ГКЭС не следили, либо следили, но делали это лучше, чем за советским посольством.

Дойдя до машины, он сел в нее. На душе было хреново… он понимал, что и он, и все они вляпались по полной. Но когда был Бахметьев – он мог доверять хотя бы своему куратору – тот был афганцем, как и он сам. Теперь – и куратору доверять нельзя.

Мимо – прошел автомобиль, и он совершенно случайно – заметил за рулем Кабаю. И сам не зная зачем – он вывернул руль и поехал следом…

Слежка – привела его к отелю Палестина, с которым у него было связано немало приятных воспоминаний… и немного неприятных. А вот то, что ему удалось увидеть там… вот это – навело его на… определенные размышления.

Очень нехорошие размышления.

Первое, что он увидел – женщину. Ту самую, которая в свое время ему угрожала – он хорошо ее запомнил. И Кабая – говорил с ней в вестибюле отеля.

С тех пор, как Николай занялся своим неприятным и не совсем законным делом – шпионской деятельностью в чужом государстве – по совету Бахметьева он всегда имел рядом с собой, в машине кое-что, чтобы быстро изменить внешность. Когда Кабая пошел в отель – он быстро переоделся – вместо выгоревшей полевой куртки надел почти новую, из хорошего хлопка, которую носили находившиеся в Ираке во множестве палестинские федаины – Саддам заигрывал с федаинами. Голову – он замотал арафаткой – стиль Арафата, бело-красный платок в клетку, а как его правильно наматывать – ему показали его друзья из Интербата. Глаза он защитил солнечными очками – если в Союзе солнечные очки привлекали внимание, то здесь их носили все, потому что солнце и в самом деле было очень и очень ярким. В таком виде – он прошел в отель, как он сам считал, незамеченным, сунув на входе кому надо обязательную купюру.

Потом – Кабая и женщина поднялись наверх. Идти за ними или спрашивать у обслуги отеля, кто это такие, он не рискнул – в отеле Палестина ничего не остается тайным.

Поэтому – он вышел из отеля, вернулся в машину и стал ждать, подыхая от жары в душегубке, которую представляла собой стоящая на улице машина. Но он чувствовал, что что-то не так – и намеревался довести игру до конца.

Вознаграждение – пришло быстро. Поскольку он всегда носил при себе половинку бинокля – тоже старая, еще с Афгана привычка – он мог хорошо просматривать вход. И примерно через полчаса – он увидел белый Мерседес, и садящегося в него человека в гражданском.

Но он знал этого человека – потому что тот, как и он сам – был в Ближнем круге. Это был один из людей, которые были вхожи к Саддаму, он видел его, хотя и не знал по имени. Один из руководителей местной контрразведки.

Что он делал в отеле?

Словно отвечая на этот вопрос, через пять минут появился и Кабая. Оглядевшись, как в дурном шпионском фильме – сел в свою машину.

Ну и с… же.

Вопросы требовали ответов…

Они снова ехали друг за другом. Иракская сиеста, оцепенение, в которое Багдад впадал из-за жары – заканчивалось, но время еще было.

ФИАТ – петлял по тихим, зеленым улицам вилл. На одной из таких – Николай сделал вид, что обгоняет, вильнул машину в сторону – и аккуратно, так чтобы не было серьезного удара – задел ФИАТ. Как он и ожидал – ФИАТ резко засигналил и остановился.

Кабая – полез из машины, сыпля проклятьями на родном и арабском языке. В какой-то момент он резко остановился… видимо, понял, что перед ним не палестинец – но времени у него уже не было. Николай ударил его, как его учили старшие, чтобы брать живьем моджахедов, подхватил падающего, оттащил в своей машине, закинул в просторный багажник и связал. Быстро добежал до ФИАТа, отогнал на обочину. Выгреб все из бардачка, наскоро проверил все дверные карманы, выгреб все и оттуда. Дверь не закрыл, если повезет – угонят. В Ираке – угоны были нечастым делом, потому что машин хватало. Но иногда – угоняли…

Вольво – Николай остановил за городом, в северном направлении. Там – до сих пор была деревня, и были апельсиновые плантации. Для советского человека это было диковато – апельсины растут на деревьях как яблоки.

Никого не было видно. Николай – проверил, выдержит ли съезд машину – почва была твердой. Осторожно отогнал машину вниз, вышел на дорогу, чтобы посмотреть – с дороги, за деревьями ее видно не было.

Какое-то время – он просто сидел в машине и думал, как быть и что делать дальше. Потом – сунулся в багажник, вытащил… своего нового куратора, посадил около подходящего дерева. Сорвал платок, которым завязал ему рот.

Кабая – выпученными от ужаса глазами смотрел на лейтенанта

– Ты… ты…

– Давно стучишь?

– Как ты… смеешь?

– Я спрашиваю – давно иракцам стучишь?

– С… а, дело шено…

Николай достал нож.

– Два раза спрашивать не буду…

Кабая лопнул почти сразу – он совершенно не походил на тех идейных коммунистов, которых заживо сжигали в паровозных топках, а они не издавали ни звука. Он был советским плейбоем, карьеристом, подонком, взяточником и махинатором – но героем он не был. Он быстро сдался иракцам – и точно так же, увидев опасность для себя, тут же признался во всем. Достаточно было начать отрезать кусок пальца на левой руке по суставу.

Диктофона у Николая не было – но бумага нашлась – блокнот, среди того, что он вытащил из машины Кабаи. Размазывая кровь и сопли, Каха Кабая написал чистосердечное признание на несколько страниц, описав и то, как его завербовала иракская контрразведка, как он сдал всех кого знал, в том числе и Николая, как он дал обязательство продолжать шпионскую деятельность в интересах Ирака. Написал он и о том, как покупал наркотики, и осуществлял махинации с долларами, динарами и чеками. И в Ираке и в Сирии.

Николай заставил его проговаривать все то, что он пишет. И заверять рассказ своей подписью на каждой странице. От услышанного – хотелось блевать.

Кто-то воюет – а кто-то и торгует…

Убивать Кабаю – Николай не намеревался. Собирался вывезти его в город, каким-то образом связаться с Бахметьевым и передать и предателя, и его признания – в советское посольство, пусть дальше разбираются. Скорее всего, придется уезжать и ему – он засвечен. Иракцы теперь точно знают, кто он такой – и именно поэтому, его удалили из Ближнего Круга.

Но напоследок – он решил задать еще один вопрос. Который и стал роковым.

– Кто та баба, с которой ты встречался в Палестине

– Баба?

– Высокая, худая, средних лет…

На перемазанном